VI.
Наказания, награды, похвалы, порицания, ласки.
Не преставай младенца наказывати;
аще бо жезлом биеши его,
не умрет (имя того).
Ты бо побиеши его жезлом,
душу же его избавиши от смерти.
(Кн Притч. Соломона. гл. XXIII. 13—14).
Наше старое воспитание, которое изложено в Домострое и которое до сего времени имеет силу в крестьянском быту, опирается на наказании, не в смысле древнем - поучения, а в смысле нанесения боли телесной. В Домострое дословно приводятся слова из книги премудрости Иисуса, сына Сирахова, а в книге премудрости Иисуса, сына Сирахова, говорит ся так: „Любяй сына своего участить ему раны, да возвеселится в последняя своя. Наказуяй сына своего насладится о нем, и посреде знаемых о нем похвалится. Учай сына своего раздражить врага, и перед други о нем возрадуется.
Умре отец его, и аки неумре: подобна бо себе остави по себе". (гл. XXX. 1—5).
„Угождаяй сыну обяжет струпы его, и о всяком вопли, возмятется утроба его. Конь неукрощет свиреп бывает, и сын самовольный продерз будет. Ласкай чадо,—и устрашит тя, играй с ним,—и опечалит тя. Не смейся с ним, да не поболиши о нем, и напоследок стиснеши зубы твоя. Не даждь ему власти с юности и не презри неведение его. Сляцы выю его с юности и сокруши ребра его, дондеже млад есть,да не когда ожестев, не покоритися" (гл. XXX, 7—13).
Соломон в книге притчей также советует наказывать младенца: „Безумие висит на сердце юнаго, жезл же и наказанъе далече (отгонит) от него" (гл. XXII, 16). „Не преставай младенца наказывати: аще бо жезлом биеши его, не умрет (от него). Ты бо побиеши его жезлом, душу же его избавиши от смерти" (XXIII, 13 — 14).
Не только древняя педагогика, но и позднейшая сильно стояла за розгу и вообще за наказание телесное. Тротцендорф (1490—1556) в третьем школьном законе, в числе наказаний указывает розгу. И Лютер не хвалит родителей, щадящих тело своих учеников. Лютер, называвший Соломона истинноцарственных школьным учителем, так говорит. „Но ложная кровная любовь (Naturliebe) ослепляет родителей, так что они более щадят тело (das Fleisch) своих детей, чем душу".
Мы очень хорошо помним беседу нашу за границей с германскими педагогами в 1862 году. Они с похвалою отзывались о проекте устава гимназии, составленном при министре народного просвещения А. В. Головнине, но решительно все были против отмены телесного наказания. По их мнению, так как дети имеют душу и тело, то, действуя на душу, не нужно забывать и тело, и от времени до времени закреплять нравственные внушения телесною болью, иначе придется многих выгонять из учебных заведений. К сожалению, опасение германских педагогов оправдались: розги изгнаны из наших гимназий, но в то же время изгонялись целыми десятками ученики, даже младших классов, так что родитедям пришлось жалеть об изгнании розги. Мы лично так много видели злоупотреблений при употреблении телесного наказания в школах, что решительно стояли за уничтожение этого наказания в учебных заведениях и теперь стоим. Исключение учеников десятками, имевшие место в последние 20 лет, мы приписываем не уничтожению телесного наказания, а другим причинам, о которых когда нибудь поговорим отдельно.
В Германии в 1862 году нам случалось даже в детских садах видеть, как детские садовницы давали колотушки детям; а в одном из средних учебных заведений, в присутствии нашем, учитель географии без церемонии отвесил удар кулаком по спине ученика за то, что он при перечислении самостоятельных мелких германских государств пропустил одно из них.
В нашем домашнем воспитании в большинстве телесное наказание существует в виде розги, или в виде дранья за уши, за волосы, ударов по щеке, по рукам и т. п. Можно с уверенностию сказать, что семьи, в которых ребенка и пальцем не тронут, редкость и могут, по справедливости, считаться исключением из общого правила.
Представляется вопрос: следует ли допускать телесное наказание в домашнем воспитании с детьми дошкольного возраста?
Присматриваясь к детям,мы замечаем, что ребенок, для которого достаточно одного нравственного воздействия, чуть ли не составляет исключения, и всломинаются слова Соломона: Безумие висит на сердце юного; так что страх наказания едва ли не необходимая принадлежность строгого воспитания.
При систематичности и благоразумной строгости воспитания, растворяемой любовию, может быть, и придется ограничиться страхом наказания, что, конечно, и желательно.
Если и допустить в домашнем воспитании телесное наказание, то лишь как необходимое зло, в самых редких и крайних случаях, применять его не в минуту вспышки гнева на ребенка, и любовию смягчать наказание.
В Новом Завете мы читаем уже такие указания относительно обращения с детьми. „И вы, отцы, не раздражайте чад своих, но воспитывайте их в наказании и учении Господни" (К Ефес. гл. VI, 4). „Отцы, не раздражайте чад ваших, да не унывают". (К Колос. гл. III, 21).
Самая любовь родительская не допустит родителей до жестокой ручной расправы над родными детьми. Такая расправа поэтому является только как печальное исключение, и преимущественно в таких семьях, где отец и мать расправляются с ребенком тотчас под влиянием гнева и личного раздражения". Родительская любовь влечет к снисхождению, к тихости, к мягкости, и самый гнев, растворенный любовию родительскою, почти всегда чужд жестокости. Наказывать детей должно не иначе, как с кротостию, чтобы они видели, что наказывающая рука милует их, что и в наказании проявляется теплота сердечная. Наказание ребенка, производимое не с гневом и яростию, а с печалию и тихостию, действует вдвое сильнее и оставляет в наказываемом ребенке не ожесточение, а раскаяние в проступке, поведшем к наказанию. А чтобы так наказывать, необходимо дать время остыть гневу на ребенка, а отнюдь не приступать к наказанию в раздражении.
Как и чем наказывать? Конечно, не палкой, не таким орудием,которым можно причинить ребенку вред, не кулаком, употребление которого уже указывает на раздражение и гнев.Следуя совету Домостроя, ни по уху, ни по виденью (т. е. по глазам) не бить, не бить также по голове, так как от таких ударов может быть поврежден слух, зрение и нанесен вред не только телесному здоровью, но и умственным способностям.
Во всяком случае к телесному наказанию нужно прибегать как можно реже: часто употребляемое телесное наказание притупляет чувствительность и теряет силу. Телесное наказание не должно производить при других, это непременное правило.
Честь и слава родителям, которые постоянною бдительностию над своим ребенком, постоянною твердостию и строгостию, соединенною с любовию, постоянною справедливостию и разумною требовательностию достигнуть того, что ребенок будет послушен и исполнителен, и в телесном наказании ни разу не представится надобности. Избаловать ребенка и без всякого наказания легко, но воспитать как следует, в страхе и учении Господни, великое и нелегкое дело, заслуживающее полного уважения и могущее быть признанным идеалом воспитания.
Много нужно ума, твердости характера и уменья владеть собою, а главное много нужно любви, чтобы если не достигнуть идеала воспитания, то хоть приблизиться к нему. По нашему, идеал воспитания состоит в том, чтобы воспитать ребенка послушным, нравственным, честным, добрым и религиозным, и во время воспитания не только не допускать телесного наказания, в каком бы то виде ни было, хоть бы оно даже заключалось в стоянии на коленях, но и грубого, оскорбительного слова, которое тяжело падает на душу оскорбленного ребенка и оставляет в ней недобрый след.
„Слово жестоко воздвизает гневы", говорит Соломон (Кн Притч. Соломон. гл. XV, 1). Иное слово оскорбит сильнее удара. „Суть иже глаголюще уязвляют яко мечи". (Кн. Притч. Соломон. гл. XII, 18). И нестолько оскорбляет и уязвляет бранное слово, во гневе сказанное, сколько злая и холодная насмешка. Грубых и оскорбительных слов родители должны избегать и потому, что такие слова раздражают детей и портят их характер, и потому, что дети, по своей переимчивости скоро усваивают эти слова. Стоит пожить в деревне, чтобы убедиться, как скверная руготня родителей усваивается детьми: мальчики 5—6 лет ругаются между собою тою скверною бранью, которая, к сожалению, так часто употребляется русским народом, что ей придается даже название „русской брани". Если бы родители и вообще взрослые не ругались так при детях, из уважения к их чистоте и невинности, так эта брань не переходила бы из поколения в поколение, как нечто унаследованное от отцев и дедов. Что Иисус, сын Сирахов, говорит относительно сына наказаннаго, т. е. воспитанного в страхе Божием, то же может быть применено к сыну, которому дурная жизнь и дурное слово отца постоянно служили соблазнительным примером: „умре отец его и аки не умре: подобна бо себе» остави по себе" (Кн. Премудр. Иисуса, сына Сирахова гл. XXX, 4). Как добрые и хорошие дети утешение и слава родителей, так и честные, хорошие родители—отрада и честь для детей. „Венец старых чада чад, говорит Соломон, похвала же чадом отцы их. (Кн. Притч. Соломон. гл. XVII, 6). Признавая телесное наказание необходимым злом, которое можно допускать лишь в крайних случаях и без которого лучше было бы обходиться при воспитании, так как телесное наказание—орудие обоюдоострое, приносящее и пользу и вред, смотря потому, кем, с кем, когда и как оно употребляется: признавая, что грубые, оскорбительные слова и особенно злая, ядовитая насмешка должны быть совершенно выкинуты, как пособие при воспитании, — мы вместе с тем не можем не обратить внимание родителей и на награды и похвалы, на которые иные родители смотрят, как на полезнейшее орудие воспитания, и излишеством которых нередко злоупотребляют.
По нашему мнению, награды не должны иметь места в системе домашнего воспитания, мы не в состоянии даже понять, какой такой особенный, исключительный, заслуживающий награды подвиг может сделать ребенок? Если он любит отца и мать и, покоряясь голосу любви, старается делать все, что приятно и угодно родителям, то за это с избытком награждает его любовь матери и отца, заботливо охраняющая его детские годы. Если он кроток, послушен, с готовностью исполняет приказаяие отца и советы матери, то это плоды той же детской любви, которая смотрит в глаза родителям, угадывает их желание и спешит исполнять их. Награждать какими-нибудь материальными наградами за эти проявления любви уместно ли? И чем награждают детей? Дорогими игрушками. Детям, как показывает опыт, такие игрушки доставляют лишь минутное удовольствие, а затем забываются, ломаются. И где награда?... В каком жалком виде! Награждают детей лакомствами. Это один из самых вредных способов наград: лакомства портят ребенку и зубы, и желудок, и даже отчасти нравственность, делая его лакомкой, сластеной. Награждат деньгами, как делают иные родители, самый вредный вид награды, воспитывающий в детях мысль, что за хороший поступок, в роде ли выучки наизусть данного стихотворения, усвоение евангельского рассказа, решение заданной задачи, непременно следует денежная награда. Привыкнув в детстве ждать награды или платы за каждый исполненный долг, за каждое хорошее дело, он впоследствии не будет ли ждать платы за каждый свой шаг? Не воспитываются ли такими наградами люди, стремящиеся, в продолжение всей своей жизни, приобретать и приобретать? Не усилится ли этим способом воспитание и без того сильно развитая в настоящее время страсть к стяжанию во что бы то ни стало, страсть пагубная, замораживающая все теплые побуждения души?
Лучшая и единственная награда для детей — ласковый взгляд, доброе, ласковое слово родителей.
Следовательно, спросят нас, награда должна быть заменяема похвалою? Да, похвалою, одобрением. За хороший поступок, за добросовестное исполнение долга достаточно похвалить ребенка. Но следует хвалить за дело, за то, к чему приложен был труд ребенка, а не за то, что дано ему самою природою. Можно похвалить ребенка за хорошо усвоенный урок, за чистоту и опрятность; но не за способности, не за красоту. Осыпать ребенка похвалами за его таланты к живописи, к музыке, к математике, восхвалять его гениальность, представлять его другим, как замечательного поэта, хвалиться его стихами, рисунками,—по меньшей мере, неблагоразумно со стороны родителей. Такие похвалы с малолетства надмевают ребенка, заставляют его думать о себе высоко; и большею частию, если не всегда, из такого чуда ребенка выходит в конце концов самая жалкая посредственность, неизмеримо, до смешного, высоко о себе мечтающая. Такую себялюбивую, смешную, заносчивую ничтожность воспитывают неумеренные похвалы. За примерами ходить далеко, думаем, нечего. Примеры, к сожалению, у всех перед глазами. Вот, например, молодой человек, способный, обладающий даром слова, но, к сожалению, возомнивший о себе с детства, что он артист, поэт, гений. Еще будучи мальчиком, он пописывал стишки, где воспевал с детским увлечением „царицу души своей". Любящая и нежная мать была в восторге от своего Лели, всем показывала его стихи, всем, в его присутствии, с убеждением твердила „у меня Леля—гений". Сделавшись студентом, он пристрастился к театру, вообразил, что он великий актер, что никто в мире не понимал еще гениальных драматургов так, как понял он, и никто не в состоянии так верно передать на сцене характеры главных действующих лиц их произведений, как он. Так как двум господам в одно время нельзя служить, то посвятивши себя театралъному искусству, наш гениальный молодой человек не мог в то же время с увлечением служить науке, и потому вышел из университета не гениально, а как самый рядовой, средней руки студент. Поступил на службу... Но где же для гения найти служебное положение по душе? И службу оставил... Напечатал свои стихотворения, в которых по преимуществу воспевал луну, свидетельницу его мечтаний, зефиры, ветерки, души его цариц... но и стихотворения не только не прославили его, а возбудили лишь смех. Пробовал он себя и в драматических ролях, но и на сцене он оказался таким же актером, каким вышел поэтом,словом, вышел из гениального Леля неудачник в полном смысле этого слова. Неуместно хвалить ребенка за его прирожденные способности, за то, в чем нет ни капли его труда, его заслуги; но еще непростительнее расхваливать красоту ребенка. А как многие родители и знакомые и даже незнакомые грешны в таком расхваливании... „Ах,какое прелестное дитя! Какой красавчик!" слышим мы нередко при появлении красивого ребенка. Эти похвалы чистый яд.Слышащий их часто ребенок невольно не раз засматривается в зеркало, любуясь собою, невольно прихорашивается, начинает особенно заботиться о прическе и платье, посматривает, глядит ли на него, прислушивается, говорят ли о нем; если видит, что шепчутся, воображает,что речь идет о нем,что его хвалят. Для мелкого себялюбия и тщеславия крепко западает в душу ребенка под громом похвал его красоте. Все его внимание обращено на наружность, о развитии душевных способностей мало заботы, и выйдет из ребенка—девочки тщеславная, красивая кукла, все мысли которой сосредоточены на вечерах, балах, театрах и нарядах, которая окажется дурною женою и матерью; из ребенка — мальчика красивый франт, пшютик, который изощряетса в придумывании оригинальных разноцветных костюмов,чтобы рельефнее выставить в них свою красивую фигуру, который оригинальничает тем, что появляется на велосипеде в публичных садах, стесняет,чуть не давит гуляющих, желая поразить своей красотою, который отличается пред „золотою молодежью", если он принадлежит к ней по рождению и средствам, красивыми женщинами, с которыми он показывается всюду.
Хвалить ребенка следует за дело, но умеренно, частая похвала теряет свою цену и обращается в захваливанье, которое всегда вредно.
Вредно захваливание, портящее и надмевающее ребенка; но не менее вредно и чрезмерное порицание и осуждение, лишающее ребенва всякой бодрости и энергии и доводящее его иногда не только до уныния и отчаяния, но даже и до идиотства. К сожалению, в больших семействах, где много детей, не редкость встретишь любимых и нелюбимых детей. Любимые дети представляются гостям и рекомендуются родителями, как умные, красивые, талантливые, даже гениальные. О нелюбимых или молчат, как бы игнорируя само их существование, или, что еще печальнее, прямо говорят о них: „это у нас глупое, несмысленное дитя, это у нас дурачек, идиотъ". Как тяжело в большой семье видеть, что все дети как дети, веселы, ласкаются к родителям,играют,— только один ребенок прижмется где нибудь в уголке тихо, робко, смотрит как-то дико, пугливо, не смеет вмешаться в игры своих братьев и сестер. Точно отверженный, сидит он в одиночестве. Спросите такого ребенка: ты хорошее дитя? „Нет, ответит он вам грустно, я не хороший, глупый, меня никто не любит". Раз такой ребенок ответил нам даже так: „Нет я скверный... идиот, меня никто терпеть не может". Конечно, говоря это, ребенок не понимал вполне, что значит слово „идиот", но с тяжелым чувством догадывался, что этим словом выражается нечто очень дурное, что это даже хуже, чем скверный.
Тяжелую ответственность принимают на себя родители, унижая и отталкивая от себя таким образом одного из своих детей. Сколько оскорблений приходится вынести, сколько соленых слез приходится проглотить преследуемому родителями ребенку! Всем детям в его глазах даются мягкие сдобные сухари, ему почти бросают, как собаченке, кусок вчерашнего белого хлеба; всех оделяют новыми дорогими игрушками, ему с пренебрежением дают старую, изломанную кем нибудь из его братьев; всех наряжают, как куколок, и выводят к гостям на погляденье, чтобы похвастаться ими, а он, одетый незавидно, прячется где нибудь, чтобы его не заметили, чтобы не получить оскорбление словом или пинка. Хорошо еще, если в семье есть нянька или кто - нибудь из прислуги, которая пожалеет бедного, обижаемого всем ребенка и приголубит его от времени до времени; хорошо, когда найдутся посторонние теплые сердца, которые откликнутся сочувственно на горе ребенка и постараются облегчить его нравственные страдания. А то бывали примеры, что такой забитый ребенок доходил, действительно, чуть не до идиотизма. Бывали примеры, что такой ребенок, в порыве отчаяния, покушался на свою жизнь; так невыносима была для него эта незаслуженная печать отвержения.
И здесь, так-же как при захваливании, важную роль играет наружность ребенка. „Это у нас красавчик, умница, а этот урод, не знаем в кого уродился, идиот какой-то". И бедный некрасивый ребенок преследуется насмешками и язвительными укорами... за то, что при рождении не получил красивого лица.
Знали мы и такие примеры, что из нелюбимого, отверженного родителями ребенка, благодаря счастливой его природе, или благодаря тому, что находились чужие люди, смягчавшие своею внимательностью тяжелое семейное положение ребенка, выходил человек дельный, благородный, стойкий; что он, при печально изменившихся обстоятельствах родителей, делался подпорою их старости, их единственною отрадою и утешением, тогда как их прежние любимчики частию довольно равнодушно относились к их участи, частию, избалованные с детства, поступали в разряд неудачников. Какое чувство должны были испытывать старики— родители, с любовыо поддерживаемые их прежним отверженцем.
Некоторые родители и любят своих детей, но, под влиянием мнения, что ласкать ребенка значит портить его, удерживаются от показания детям своей любви, надевая на себя в сношениях с ними маски строгости и суровости. Ребенок видит, что родители ласвовы и нежны друг с другом, ласковы к чужим детям, но к нему всегда холодны, хотя и доставляют все для него нужное, — никогда не прижмут его к своему сердцу, никогда не поцелуют, только и позволяют ему целовать свою руку. А между тем они хвалят его, дают ему хорошие подарки, награждают его за прилежание книгами и деньгами. Но для ребенка всего этого недостаточно,—холодом веет от всех тех похвал, подарков - наград. Сердце ребенка требует теплоты, ласки.
Для доброго, хорошого ребенка дороже всяких наград и похвал ласка родителей, которую он ценит, которую он помнит всю жизнь, когда эта ласка идет от чистого, любящего сердца. На такую родительскую ласку всегда готово откликнуться чуткое и отзывчивое сердце ребенка. Никакие ласки кормилицы и нянек, бонн и гувернантов не могут заменить ребенку ласки отца и матери. Лишать ребенка этой ласки, к которой он стремится всем сердцем, более чем жестоко. А нет ли отцов, которым и в голову не приходит приласкать ребенка, которые такую ласку считают излишнею нежностию? Нет ли матерей, которые, вполне отдавшись светским удовольствиям, не находят времени приласкать своего ребенка, жаждущего ласки? Нет ли отцов и матерей, которые и видят своего ребенка только тогда, когда его приводят к ним наемные бонны и воспитательницы, чтобы поцеловать у них ручку? А ребенку, вместо этого холодного приветствия, так хотелось бы кинуться в объятие отца и матетери, приникнуть к их груди горячей головенкой и получить от них сердечный поцелуй. Все свои богатые, разнообразвые игрушки, которые так часто покупают ему родители, видящие его только по утрам и вечерам,он охотно отдал бы за одну теплую родительскую ласку.
...Предыдущее Содержание Следующее...
|
